Марина ШИШКИНА: Нельзя жить по законам стола — надкусил, пошел дальше... (интервью газете «Вечерний Петербург»)

Марина Анатольевна — член фракции «Справедливая Россия», зампредседателя постоянной комиссии по образованию, культуре и науке и один из самых активных парламентариев (на ее счету около 20 депутатских запросов, 5 законодательных инициатив), она лично — по четвергам — ведет прием горожан (в остальные дни принимают ее помощники), лично проверяет состояние парков — Новоорловского, Удельного, где недавно побывала с группой депутатов, лично следит за судьбой Дома журналиста...

Марину Анатольевну любят журналисты, часто берут у нее комментарии, просят дать интервью — она для них свой человек, профессионал высшей пробы, обучавшая в Университете азам профессии многих из них...

«Человека забыли в силу социальной и политической неразвитости государства»

— Вы, наверное, хотите спросить, почему я пошла в политику? — улыбнулась Марина Анатольевна, как только мы сели в уютном кафе и настроились на долгий разговор (я кивнула). — Думаю, не буду оригинальной, если скажу, что я вообще-то не политик и никогда в жизни не собиралась в политику. Если бы 10 лет назад мне кто-то сказал, что буду в политике, я бы очень удивилась: ведь я от нее всегда бежала, мне казалось, что это дело грязное, не мое... Но я еще раз убедилась, что пути господни неисповедимы. Так сложились обстоятельства моей жизни. И раз мне суждено заниматься политикой, то я буду ею заниматься. Наверное, это минус, что я — неопытный политик, но, с другой стороны, в чем-то и плюс.

— Плюс в незашоренности?

— Да, я вижу проблему — делая ряд запросов, обращаю внимание властей на то, что от других каким-то образом укрылось. На самом деле человек не живет большой политикой — всех нас волнуют проблемы дома, семьи, двора, города, своего микромира. И может быть, проблема нашей страны заключается в том, что про человека как такового — как ценность высшего порядка — забыли в силу социальной и политической неразвитости государства. А для меня важно сохранить наивное, даже младенческое понимание политики, чтобы острее чувствовать проблемы людей. И еще один важный момент: я поняла, что в политику нельзя приходить очень молодым...

— Чтобы не наломать дров?

— Конечно! В политике нужна социальная зрелость, чтобы видеть, какая именно перед тобой стоит проблема — тактическая, которая сразу может быть разрешена, либо это уже глубокое «заболевание», требующее долгого лечения.

— Ну вот, скажем, проблема сохранности парков, которую вы поднимаете. Как думаете ее решать?

— На моей избирательной территории находится Новоорловский лесопарк — его рубят и рубят, потому что этот «ребенок» никому не принадлежит. Мне говорят: «Пока у него нет статуса, его будут застраивать». Но позвольте, когда статус появится, лесопарка может и не быть — его застроят! У нас ведь Петербург задыхается: зелени нет, вырубают деревья, застроили все садики, да еще и уплотниловка... И единственный путь спасти городские парки — ввести мораторий на застройку, пока не принят Лесной кодекс. У меня такое свойство характера — я никогда не ухожу от проблемы: если начала ею заниматься, доведу до конца. Ведь недоделанное хуже неначатого.

— «Эсеры» и «яблочники» делают очень много запросов...

— И в Смольном уже стонут — говорят, мы их закидали запросами, они не успевают работать. А я говорю: «Ребята, ответьте на запрос так, чтобы вопросы были исчерпаны». Ведь к нам идут совершенно очевидные отписки — скажем, я отправляю запрос по проблемам своего района, а очень часто губернатор не подписывает ответ на запрос сам, а передает запрос вице-губернатору, тот — в районную администрацию, где и готовится ответ. Но меня это не устраивает — я хочу услышать ответ губернатора, который обладает реальной властью в городе.

Марина Анатольевна со своими студентами.

— У вас же был такой запрос — «о запросе»: почему отвечает вице-губернатор, а не непосредственно руководитель города...

— Да, и я считаю, что нужно увеличить срок ответа на депутатские запросы губернатору, но чтобы он это делал лично. Более того, мы с депутатом Сергеем Никешиным решили и дальше продвигать идею о культуре и взаимоотношениях с исполнительной властью. Как я поняла, главная проблема сегодня: если у тебя что-то случилось в доме, в подъезде, со здоровьем, ты беспомощен — до чиновника не достучишься. Тебя никуда не пустят — Смольный закрыт, районная администрация тоже может быть закрыта. И депутат остается единственной надеждой — к нему можно прийти, минуя эти «ждите ответа», «приходите завтра». Поэтому сейчас для народа хороший депутат — единственный вариант чего-то добиться от власти.

— Это касается простых горожан. А вот коммерсанты, говорят, платят депутатам за их запросы, чтобы пролоббировать свои темы, получить информацию из первых рук...

— Может быть, где-то это и есть, но лично я с этим не сталкивалась... Что тут сказать? Негоже использовать народный статус для личного обогащения. Еще своим преподавателям на факультете журналистики я говорила: «Взяточник, помимо того, что совершает преступление, во многом себя ограничивает. Как можно приходить в аудиторию и учить студента — будущего журналиста, смотреть ему в глаза, зная, что он дал вам взятку, и говорить ему о мужестве, о честности? Это же невозможно — вы сами лишаете себя такого права». Но это вопрос принципов.

— Марина Анатольевна, вы депутат от новой избирательной территории в Приморском районе, куда входят Коломяги, озеро Долгое, — там традиционно побеждали «эсеры», это их, можно сказать, вотчина...

— И это показали выборы. Там хорошую память о себе оставил Олег Нилов (он сейчас депутат Госдумы), под флагом которого мы и победили, — это любимый народом депутат, который работал четыре созыва. Наш округ новый и очень интересный — сюда люди переезжали не только из центра Петербурга, но и с Дальнего Востока... Публика разная — разночинная, буржуазная, элитная. В Коломягах есть исторические места: усадьба Денисовых-Никитиных — героя 1812 года, есть Графский пруд — словом, район любопытный. Вопросы, с которыми к нам обращаются, разные: льготные лекарства, ЖКХ, нам пишут вдовы, жены чернобыльцев — спрашивают, имеют ли они право на пенсию. Каждый случай — исключительный. Или, скажем, сейчас идет тихая реформа ЖКХ — она не объявлена, не провозглашена... Когда не было денег в стране на содержание ЖКХ, то переложили все на плечи трудящихся — люди начали создавать ТСЖ, отремонтировали свои дома, а теперь государство всех загоняет в жилкомсервисы, доходит до войн... У меня таких «горячих точек» в округе — десятки.

— И как вы с этим управляетесь, народ, наверное, в очередь к вам выстраивается?

— Народ идет, конечно, и самое сложное — общение с людьми, но мой опыт декана здесь помогает. Надо только понять, что к депутату, как к врачу, люди идут не чай попить, а со своими проблемами, они приходят раздраженные, обеспокоенные, злые, со слезами. И мы должны помочь в лечении социальных болячек...

«Если нет журналистики, значит, нет и общества»

— Марина Анатольевна, вы вспомнили свой опыт декана, который у вас огромен, — вы руководили факультетом журналистики 17 лет. Как считаете, должны ли высокие научные должности занимать эффективные менеджеры, а не крупные ученые?

— К сожалению, в стране на многие места пришли непрофессионалы, у нас много «серятины». Когда они приходят в торговлю, это еще можно пережить, но если такие люди приходят в науку, образование — туда, где главным мерилом должен быть только разум, только авторитет, это трагическая ситуация. Так, например, университеты — это места, где должен править разум. Ректор может быть каким угодно — неудобным власти, критичным наконец, но он должен быть профессионалом, авторитетом для остальных. Но если представить себе, что все структуры одинаковые — университет, театр, баня, завод, рыболовецкий колхоз — и что они должны выпускать один унифицированный продукт, то, наверное, не важно, кто будет руководить этой структурой. А если еще взять во внимание, что назначенный менеджер может быть знаком с другим верхним менеджером, который уже управляет кустом бань, кустом университетов и т. д., то тогда наверняка будет эффект. То есть если мы под эффективностью понимаем близость, клановость — это одно, но если каждая структура обладает своей спецификой и человек, который стоит во главе этой структуры, должен еще и понимать содержание предмета, быть авторитетом, — это совершенно другое.

— Хочу задать вам вопрос как доктору социологических наук. В России традиционно журналистика ближе к филологическим наукам. Но, скажем, на той же Украине она относится к социальным наукам. И у нас сейчас наблюдается такая тенденция — в российских университетах происходит сокращение филологических дисциплин в пользу социологии, менеджмента и других. Правильно ли это? Кого будет выпускать факультет журналистики — социологов, что ли?

— Да, традиционно в России журналистика и в образовании, и на практике всегда тяготела к филологии, потому что она выросла не из социологии, а из литературного творчества. Журналистами у нас становились литераторы, писатели, поэты — тот же Некрасов, Белинский, Герцен, Огарев. Отсюда и корни российской публицистики, аналитики. В советское время было много публицистики, аналитики, что нехарактерно для западной журналистики, которая выросла из репортерства — человек видел мир, писал и передавал в газету то, что видел. Это и есть социологическое направление. А у нас была филологическая журналистика — познавательная, образовательная, она оказывала большое влияние на культуру языка. Журналистика, во-первых, есть умение посмотреть на жизнь неожиданным взглядом, увидеть необычное в обычном, а во-вторых, это еще и знания. Хорошо бы, конечно, сочетать и филологию, и социологию, а не заменять одно другим или сокращать филологические дисциплины. Я всегда говорю ребятам: «Русский язык — это хлеб. Вы можете хоть учителем русского языка в школу пойти работать, быть кем угодно — редактором, писателем, рекламщиком. Если вы овладеете русским языком, то всегда в состоянии произвести безупречный контент».

— В июне в Новгороде под эгидой Союза журналистов России проходил фестиваль «Вся Россия», и глава Союза журналистов России Всеволод Богданов признался в интервью «Вечёрке», что журналистика умирает, «пациент скорее мертв, чем жив». Как вы думаете, не рано ли мы хороним российскую журналистику?

— Я бы не стала так преувеличивать — как можно говорить о смерти явления, чья жизнь зависит не только от наших оценок? Журналистика, в отличие от рекламы, от пиара, существует в обществе с разными режимами — будь он тоталитарным или демократическим, она была, есть и будет. Если нет журналистики, значит, нет и общества. Какую журналистику мы имеем сегодня? Перед нами «девушка» не очень красивая, не очень ухоженная, немножечко распущенная, мужем битая, но... она есть!

— Честно сказать, профессия немного девальвируется — на арену выходят блогеры, и уже поговаривают, что это и есть настоящая журналистика, более свободная, раскрепощенная. Какое же будущее у журналистики? Неужели блогерство — наш удел?

— У нас не только блогеры, у нас и знахарей много появилось, но мы же все равно, если припечет, бежим лечиться к врачу. В любой профессии появляются такие субстанции, которые я называю «околоплодными водами»: либо они не имеют отношения к профессии, либо это ее новые формы. Так вот блогерская журналистика — это новые формы журналистики, связанные с техническим прогрессом. Возникло же у нас телевидение, до него радио, еще раньше журналы. А начиналось все с газет — и кто мог тогда представить, что будет телевидение? Я считаю, что блогерство — это новые медиаформы, это авторская журналистика в определенном смысле. Другое дело, какого качества эта информация. К тому же это удобно, это расширяет познания и создает конкурентное поле.

— Но ведь в блоги пишут все кому не лень, и выходит, что любой человек, не имея специального образования, может считать себя журналистом?

— На самом деле журналистика, в отличие от многих профессий, не требует в России каких-то жестких формальных юридических ограничений. Лицо, достигшее 18 лет, не имеющее профессионального и даже высшего образования, может зарегистрировать средство массовой информации и назвать себя журналистом. Это и есть законы потребительского рынка, а читатель, зритель, слушатель должен голосовать своим рублем...

«Закон маленького города меня во многом спасает»

— Кстати, о законах. Недавно принят закон о запрете госслужащим владеть недвижимостью за рубежом — вы задекларировали дачу в Финляндии. Готовы с ней расстаться?

— Да, я одна из немногих открыто задекларировала дачу. Дача — громко сказано! Это небольшой домик на берегу озера, площадь которого вместе с верандой всего 72 кв. метра. Все знают, что мы с мужем — заядлые рыбаки, просто фанатики какие-то. Это мое хобби, а второе хобби — грибы. Как только начинает сходить лед, мы едем на рыбалку. Много лет мы ездили ловить рыбу на Ладожское озеро, а потом стали ездить в Финляндию — там хорошие озера, а в лесах много грибов. Очень многие питерцы любят Финляндию и покупают там недвижимость исключительно потому, что это дешевле, безопаснее и комфортнее, чем, к сожалению, в той же Ленинградской области. Недвижимость за рубежом перестанут покупать тогда, когда соответствующие условия для отдыха будут у нас. Но я законопослушна и четко подчинюсь закону.

— А вообще петербургские депутаты в массе своей — богатые люди? Я не имею в виду тех, кто пришел в парламент из бизнеса…

— Очень разные. Знаю многих депутатов, которые скромно живут. Могу сказать, что зарплата депутата — «грязными» — около ста тысяч. Раньше я думала, что она покруче. Пять тысяч дают на телефон, из которых я оплачиваю служебный телефон водителю. Есть служебный автомобиль.

— А часто приходится себя «ломать» и идти на компромиссы? У меня создалось впечатление, что вы бескомпромиссный человек...

— Вы правы. Для политика у меня слишком много минусов: прежде всего я — открытый человек, а политик не может быть открытым и эмоциональным, он, прежде чем что-то скажет, двадцать раз подумает, и этому надо учиться. А у меня такая энергетика новгородская, что себя приходится сдерживать, не выступать, как на вече. С другой стороны, себя не переделаешь, и я успокаиваю себя тем, что ну да, пусть будут такие политики, как я, которые семь раз не отмеряют, зато тогда политика эмоционально окрашена.

— Депутатов этого созыва часто критикуют — дескать, они мало работают, переносят заседания, устанавливают перерывы... Им нечем заняться, что ли?

— Наверное, вы правы — проблема есть, думаю, большие перерывы наш имидж не улучшают. И я за то, чтобы все наши перерывы были известны петербуржцам, чтобы наша работа имела более системный характер. Но важно понимать, что работа депутата — это не только работа по средам на заседаниях, это ежедневная работа в округе, работа с документами. Конечно, депутаты разные бывают, но, честно сказать, халявщиков среди нас я не знаю...

— Вы говорите, что депутату приходится много работать, а что скажете про семью — домашние мешают или помогают в работе?

— Семья — это тыл. И я очень рада, что у меня такая хорошая, разумная свекровь и мудрая мама — они очень надежные девушки (улыбается)... Все мы смотрим в одну сторону, стоим на одних принципиальных позициях — прежде всего надо помочь людям, а потом уж думать о себе. Я горжусь мужем — он врач, очень многим помог в своей жизни, и мы вместе с ним прошли через многие испытания. Я горжусь своими детьми: дочерью (она преподаватель датского языка — сейчас находится в декретном отпуске и занимается своей дочкой, моей внучкой) и маленьким сыном — он уже перешел во второй класс. Конечно, у нас, как и в любой семье, все может быть, но мы очень дружны.

— Знаю, что вы родились в Чудове Новгородской области, окончили школу с золотой медалью, потом был факультет журналистики ЛГУ, защита кандидат¬ской, докторской... Вот эта новгородская жилка, о которой вы упомянули, помогает вам в жизни?

— Есть закон маленького города, закон провинции — он меня во многом спасает: в маленьком городе нельзя сделать плохо человеку или совершить крупную ошибку, потому что об этом все узнают и ты с этим будешь дальше жить... В большом городе все проще, тебя не знают, не так стыдно. И надо мной все время довлеет это: нельзя делать плохо людям, это уже вошло в кровь. Нельзя жить по законам шведского стола — надкусил, пошел дальше... Для меня важно, что будут думать обо мне близкие люди, друзья — те, кто мне дорог...

— А было ли стыдно за законы, которые принимали депутаты?

— Было — за «гомофобный закон» и закон о выборах губернатора. Я считаю, что «гомофобный» закон нельзя было принимать — это такая тонкая сфера жизни человека, вторгаться в которую надо очень осторожно. Ведь за каждым документом стоят люди. А у нас этот закон приняли сырым, продавили, как и закон о выборах губернатора.

— И традиционный вопрос депутатам-новичкам: от чего пришлось отказаться, чем пожертвовать ради законотворческой работы?

— Для меня — это отказ от моей профессии, которой я посвятила всю свою жизнь. Но если депутатство позволит мне совмещать законотворческую работу с преподавательской деятельностью, то я обязательно буду ею заниматься. Я скучаю по студентам...